ВЕРА ЧАПЛИНА (1908—1994)

В то лето я поселилась у одного лесника. Изба у него стояла на полянке, окружённая лесом, и через усадьбу, журча по камешкам, бежал узкий ручеёк. Сам лесник Иван Петро­вич был ещё и охотник. В свободное от рабо­ты время он брал собаку, ружьё и отправлял­ся в лес. Собака у него была большая, силь­ная, с тёмной, почти чёрной спиной. Звали её Дагон. Во всей округе не было гончака лучше Дагона. И уж если возьмёт он след лисы, то, на какие бы хитрости плутовка ни пускалась, от Дагона ей не уйти.

Охотился Иван Петрович с Дагоном поздней осенью и зимой. А весной и летом, когда охота за лисицами запрещена, сажал его на цепь.

 А то набалуется,— говорил он.

Но мы с сыном лесника Петей всё же ослушались и, когда Иван Петрович однаж­ды уехал в город, взяли Дагона с собой в лес. Он радостно мчался впереди, ко всему принюхиваясь, то исчезая среди деревьев, то появляясь вновь. Вдруг совсем рядом раз­дался его громкий, басистый голос. Я обер­нулась. Около большого старого пня лаял и прыгал Дагон. Он старался что-то до­стать из-под корней и даже от злости грыз зубами кору.

 Наверное, ёжика нашёл! — крикнул мне Петя.— Сейчас достанем!

Я схватила Дагона за ошейник и оттащи­ла в сторону, а Петя взял палку и сунул под пень, чтобы вытащить ёжика. Но не успел он засунуть палку, как оттуда выскочил ма­ленький серый зверёк и бросился бежать.

 Лисёнок! Лисёнок! — не своим голосом завопил Петя, кидаясь за ним.

Лисёнок был маленький и неопытный. Он метался под самыми ногами мальчика, но Петя никак не мог его поймать. Я тоже не могла ему помочь, так как еле удержива­ла Дагона, который так и рвался к зверьку. Наконец зверёк пойман, и мы, счастливые, возвращаемся домой.

Дома Петина мать пробовала возражать против нашей находки, но Петя так упраши­вал, что Прасковья Дмитриевна наконец согласилась.

 Ладно уж, держи, только отец всё рав­но не позволит,— в заключение сказала она.

Но отец разрешил, и лисёнок остался. Пер­вым делом Петя притащил из сарая ящик, и мы принялись за устройство клетки. Одну сторону затянули сеткой, прорезали дверцу, а когда всё было готово, постелили туда соло­му и пустили лисёнка. Маленький пленник сразу спрятался в самый тёмный угол ящика и отказался от предложенного ему мяса.

Весь остаток дня лисёнок просидел в углу, а когда наступила ночь, начал скулить, тяв­кать и так царапал лапками сетку, что даже сорвал себе палец. Петя очень огорчился, увидев утром раненую лапку лисёнка, но мы его утешили, сказав, что зато лисёнок мече­ный и если уйдёт, то сразу узнаем по следу.

Следующие дни мы только и делали, что пытались приручить маленького дикаря. Од­нако все наши старания были тщетны. Едва кто-нибудь подходил к клетке, как он тут же забивался в свой угол и сердито ворчал. Дагона это время мы с цепи не спускали. Ведь он мог разорвать тонкую сетку ящика и загрызть лисёнка.

Но как-то, сидя с Петей на крыльце, мы вдруг услышали звон цепи, обернулись и, к своему ужасу, увидели Дагона. Он сорвал­ся с привязи и теперь направлялся прямо к лисёнку.

 Дагон, назад! Дагон! — закричала я, бросаясь к нему.

Но было поздно. Дагон уже стоял около клетки. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, злобно рыча, уже готов был броситься на малыша. Но лисёнок, вместо того чтобы спря­таться от огромной злой собаки, вдруг заску­лил и пополз к ней навстречу. Он вилял хво­стом, лез чуть ли не в самую пасть собаки и всё старался её лизнуть.

Такой приём, по-видимому, смутил и са­мого Дагона. Стоявшая дыбом шерсть легла, и уже без всякой злобы он старался обнюхать через сетку скулившего малыша. Потом зави­лял хвостом и лизнул зверька...

С этого дня между собакой и лисёнком завязалась дружба. Как только спускали Да­гона с цепи, он прежде всего бежал к своему новому другу. И вот — один за решёткой, а другой на свободе — затевали они игру. Лисёнок хватал в зубы какую-нибудь косточ­ку или соломинку, бегал по ящику и всем своим видом приглашал собаку поиграть. А Дагон, словно щенок, прыгал около ящи­ка и лаял. Но лай у него был теперь не сер­дитый, и лисёнок его не боялся. Нам с Петей очень нравилась такая дружба. Мы даже не огорчались, что зверёк по-прежнему нас ди­чился и никак не привыкал.

Впрочем, мы и сами больше не пытались его приручать, так как решили, когда наш пленник подрастёт, выпустить его на свободу.

К концу лета лисёнок не только вырос, но и изменился. Мордочка у него заострилась, хвост вытянулся, шерсть стала рыжая, со­всем как у взрослой лисы. Он по-прежнему дружил с Дагоном, но прыгать и играть в ящике уже не мог. Лисёнок стал такой боль­шой, что в старом помещении ему было тесно.

 А что, если его выпустить в лес те­перь? — предложила я как-то Пете.— Он уже вырос и, пожалуй, сумеет раздобыть себе еду.

Петя сразу согласился, и тут же, не откла­дывая дела, мы пустили к нему последний раз Дагона. Потом посадили собаку на цепь, а ящик вместе с лисёнком отнесли к лесу. По­ставили, открыли дверцу и отошли в сторону.

Увидев открытую дверцу, лисёнок подо­шёл к самому её краю, высунул голову и на­чал оглядываться. Затем осторожно ступил на траву и вдруг как-то скачками бросился в лес. Раза два мы видели, как он мелькнул среди деревьев и скрылся в кустах.

Нам даже стало жалко, что лисёнок ушёл. Мы долго смотрели в ту сторону, где он исчез, а потом Петя грустно вздохнул и, проходя мимо Дагона, сказал:

 Ну, вот и ушёл твой дружок.

Не знаю, скучал ли Дагон без своего дру­га или нам это казалось, только и в этот и в следующий день он всё лежал и плохо ел.

Нам тоже было скучно без лисёнка. Мы с Петей даже специально ходили в лес и всё смотрели: не покажется ли он где случайно. Но сколько ни ходили, сколько ни смотрели, лисёнка так и не видели.